«На самом деле, нет, – отвечает Оуэн. – Я был единственным азиатом в классе. Иногда меня дразнили, это было тяжело».

Я сильно удивлена. Я знала, что внешность людей, цвет их кожи зависят от того, где они родились и откуда их родители, но не подозревала, что это может иметь какое-то значение. Здесь мы с сестрами тоже все выглядим по-разному, представляя «все человеческие расы», как говорится о нас в рекламных брошюрах Королевства. Но мы просто сконструированы с разной внешностью. Нас такими сделали в лаборатории. Мы никогда по-настоящему не знали той культуры, которую должны были представлять.

«Когда я был маленький, мы каждое лето ездили к бабушке с дедушкой в Тайвань, – продолжает Оуэн. – Они жили в городке Чиуфень, мне он всегда казался самым красивым местом на свете. Фонари, освещающие улочки, чайные домики на склонах холмов, открытые базары. Мой дедушка часто брал нас запускать воздушных змеев, похожих по форме на рыб. Я очень любил смотреть, как они покачиваются в воздухе. – Он улыбается немного смущенно. – Я давно уже там не был. Не знаю, почему мне чаще всего вспоминаются именно они. – Его глаза встречаются с моими. – Эти воздушные змеи-рыбы».

Я не могу отвести от него глаз. «Нас, – говорю я, придя в себя. – Кого это «нас»?»

«Ммм… Должно быть, речь обо мне и моей сестре». Голос Оуэна обрывается, и он отворачивается.

«Какая она? – я хочу, чтобы он снова улыбался. – Мои сестры постоянно крадут мои вещи. Она крадет твои?»

Но он не улыбается. «Она… она всегда была хорошим ребенком. К тому же не уверен, что ей подходили мои вещи. Она больше любила платья, увлекалась принцессами и… Волшебницами. Как ты».

Все, что я слышу, это слово «была».

Внезапно я понимаю.

«Оуэн?»

Он поворачивается и смотрит на меня. В темноте его глаза напоминают мне лагуну: зыбкую, глубокую, скрывающую что-то ужасное.

«Я знаю, что это такое – потерять сестру».

Теперь я вижу, что в уголках его темных глаз блестят слезы.

«Ана», – шепчет он.

Он снова дотрагивается до моих волос, и я осознаю, что счастлива, несмотря на то, что чувство очень похоже на грусть. Не знаю, как можно определить его точнее. «Ты действительно другая, правда?» – тихо спрашивает он.

Разве?

Я не могу ответить на этот вопрос.

Опасно давать на него ответ.

«Тебе тяжело? – спрашивает Оуэн после паузы. – Находиться здесь, в лагуне? После всего того, что случилось здесь с Нией?»

Ния.

Внутри все разом бешено закрутилось, словно тот день был вчера. Давление воды. Холод. Смертельная хватка страха на моем горле. То, ради чего я пришла сегодня сюда.

«Иногда кажется, будто этого никогда и не было, – наконец, говорю я. – Все вокруг ведут себя как прежде. Никто не зовет ее. И каждую ночь, когда я ложусь отдыхать, я надеюсь, что, может быть, когда рассветет, она будет, как и раньше, лежать в своей кроватке и улыбаться мне. Но этого никогда не происходит».

Я внимательно смотрю на него в лунном свете и думаю о том, как странно, что, несмотря на мое умение предвосхищать все слова и поступки людей, они продолжают меня удивлять. Еще я думаю о том, как легко можно почувствовать себя одиноким – никто не может этого понять, – стоит лишь обнаружить, что правда заключается в противоположной стороне.

«Что касается твоих вопросов, – говорит Оуэн, откашлявшись. – Я… я подумал обо всем этом и не знаю ответа. Я не знаю, зачем они забирали Нию, и даже не знаю, куда они забирали ее на те десять недель. Все, что мне известно, это то, что ее не было в лаборатории в те дни, что меня очень удивило».

У меня загудела голова от попыток обработать поступившую информацию. «То есть, она просто пропала на десять недель?»

Оуэн качает головой. «Я правда не знаю».

«Но где бы она ни была, что бы они там ни делали с ней, она вернулась оттуда другая. Я уверена в этом, – говорю я. – Что-то изменилось, и то, что там произошло, привело к тому, что потом случилось в лагуне. Иначе она бы не сделала этого».

Или сделала? Откуда я могу на самом деле это знать?

«Может быть».

«Оуэн, – поворачиваюсь я к нему. Ты можешь помочь мне узнать?»

«Я могу попытаться. – И потом добавляет так тихо, что я едва могу расслышать: – Я просто… я не хочу подвергать тебя опасности».

«Опасности? – в моей системе возникает напряжение. – С чего бы мне оказываться в опасности?»

«Я только хотел сказать, что из-за всех этих недавних событий – с Нией, медведем – тебе нужно быть осторожной».

«Я продолжаю пытаться понять. Я продолжаю задаваться вопросом, что, может быть, она пыталась нам всем что-то сказать».

«Может быть», – повторяет он. Теперь он сидит настолько близко, что меня обволакивает его неповторимый запах – соли, цитрусовых и еще чего-то наподобие дыма от сигнальной ракеты. Тех, что выстреливают в знак предупреждения.

Быть здесь с ним – опасно. Быть здесь с ним – не соответствует программе.

Но потом я вижу, как он смотрит на меня, и это напоминает мне строчку из «Ромео и Джульетты»:

Любовь – что дым из вздохов, но когда Проходит сквозь горнило очищенья, Она – огонь, сверкающий в глазах любовников.

Внезапно в голову приходит дикая, совершенно неожиданная мысль: он мог бы меня поцеловать. Или я могла бы поцеловать его.

Его губы слегка раскрываются, словно он колеблется. А потом он говорит: «Или, может быть… может быть, она просто пыталась спастись».

Июль Американского корсака

Четырнадцать месяцев до суда

На следующее утро я просыпаюсь от криков детей.

Мои глаза открываются раньше, чем голова успевает обработать информацию об окружающем мире. Подробности и воспоминания исчезают по очереди, а не все сразу, словно я блуждаю в тумане.

Голос Оуэна. Тишина на трибунах. Ощущение его руки на моей.

Может быть, она пыталась спастись.

Красивые зеленые глаза Нии – холодные, решительные – смотрят на меня из глубин.

Возвращайся, Ана. Не оставляй меня здесь совсем одну.

Рев тигрицы, когда ее грузили на тележку.

Я сажусь в кровати, тяжело дыша.

«Девочки, – Мама врывается в нашу комнату. – Все, быстро из кроватей! Нам нужно идти!»

Я резко поворачиваю голову к окну и вижу в нем чернильно-синее предрассветное небо.

Часы отдыха.

Чувствую наручники, сковывающие меня по бокам.